A Sinistra | А Синистра | Левый Путь - Виктор Олегович Пелевин

Мойра… На моих глазах выступили слезы – я понял, как мне будет ее не хватать.

За время, проведенное в веронском доме Лоренцо, я успел сродниться со старой служанкой. У меня, по сути, не было никого ближе, а теперь судьба отобрала и ее. Увы.

Главные женщины в нашей жизни – вовсе не молоденькие сучки, жеманно сдающие нам за золото свою клоаку, а эти вот тихие незаметные старухи, чистящие наше жилище, приводящие в порядок одежду и ухаживающие за нами как когда-то родители… Они куда больше достойны любви и заботы, но мы слишком глупы, чтобы понимать это, пока они живы.

Я вспомнил, как приносил Мойре свежеотчеканенные дукаты – всегда больше, чем требовалось для хозяйства, чтобы старушка могла отложить на черный день. Она так трогательно благодарила, а теперь черный день действительно пришел – но все золото мира бесполезно. Точнее…

Бедняжка стала золотом сама – словно отдавая долг.

Я понимал, что все еще думаю о Мойре как о служанке – отсюда и слезливое умиление. Истина, познанная умом, всегда доходила до моего сердца медленно (возможно, именно поэтому я и мог до сих пор жить на белом свете).

Но случайные улыбки судьбы меня не радовали. Вот на полу еще сто двадцать фунтов свободы, и что? Даже пилить не стану.

Все-таки не зря я иду духовным путем, подумал я – мирское меня уже не тешит. Достижения на тайном пути, однако, тоже не вдохновляли – а они были, и еще какие… Мойра дала мне последний великий урок, и я его усвоил.

Теперь я мог превращать в золото кого угодно без возни с пробирками и ретортами.

Проще всего, конечно, трансмутировать продажных девок, тем более, что они обычно жирные. Только лучше не сажать сверху. Трудно вылезти и можно повредить уд… А в какой момент превращаться в пергамент? Надо обдумать схему. Венецианцам об этом незачем говорить. Пусть для них все остается по-прежнему.

Мой ум уже строил понемногу житейские планы. Конечно, впереди открывалась уйма возможностей, и прежде они свели бы меня с ума – но сейчас сердце мое оставалось холодным.

Следовало первым делом забрать гримуар.

Я вернулся в лабораторию. Книга, столькому научившая меня, исчезла. Наваждение, созданное Мойрой, бесследно развеялось после ее смерти.

«Найдешь без труда», – сказала она. Что имелось в виду?

Я вошел в ее комнату, увидел висящую на спинке стула шаль, в которую она куталась в промозглые зимние дни, и сердце мое пронзила боль. К счастью, рыться в вещах не пришлось.

Я услышал тихий скрежет и стук.

В зеркальном столике для туалета (такой ведь надобен и старушке-служанке – женщина скорее умрет, чем признается себе, что стала старой и безобразной) дергался правый ящик, будто кто-то запер в нем кошку.

Я открыл его. Там лежала книга в кожаном переплете с вытесненной «А». Она походила на мой гримуар, только была очень тонкой. Я взял ее в руки – и ощутил волну тепла, словно и впрямь поднял живое существо.

Кодекс был совсем легким. Он, похоже, состоял из одного переплета… Я откинул обложку.

Внутри оказалась единственная страница из тонко раскатанного золота. Сперва на ней были заметны только мелкие неровности и блики. Потом в ее центре стали по одному появляться зеленоватые знаки.

Сначала – большое «А». Следом – цепочка букв обычного размера. Казалось, невидимая рука пишет их прямо перед моим лицом:

ну вынь меня из дерьма, скотина.

У тебя пять минут.

***

За пять минут, конечно, я не успел.

Гримуар – я говорю про настоящий кодекс с единственной золотой страницей, а не Мойрин альбом – перенесся со мной в резиденцию Эскала без возражений. Мойра действительно умерла и никак теперь не могла помешать.

Я пошел было в лабораторию, потом вспомнил, что гомункула там нет – и дернул ленту у двери, вызывая слуг. Сделав это, я нервно глянул в зеркало. На меня смотрел Эскал.

Вскоре пришел Луиджи.

– Где ведро? – спросил я.

– Вы хотели поменять шубу, господин? – спросил он. – Ее сейчас собирают. Потребен навоз невинных юных кобыл. Таких в Вероне мало, поэтому ищем по всему городу.

Мне потребовалось усилие, чтобы понять – он говорит о лошадях.

Луиджи сказал «невинных юных кобыл» вместо обычного «puledra», как называют маленькую лошадку. Да еще эта «шуба». Парень изъяснялся словно алхимик. Может, Эскал учил его тайному знанию? Что я вообще знал о венецианском лодочнике? Ясно было одно – это приставленный ко мне Советом Десяти шпион.

Луиджи сообщил, что реторту из поганого ведра не выбросили, как я опасался (или надеялся, я сам уже не понимал).

– Новая шуба пока не нужна, – сказал я. – Просто отмой реторту и принеси.

Луиджи сморщился.

– Боюсь, ваша светлость расстроится…

– Что случилось?

– Отмыть ее будет сложно.

– Отчего же?

– Бычий пузырь, отделявший святую воду от шубы, лопнул. Шуба… проникла внутрь реторты и коснулась гомункула.

– Когда это случилось?

– Не знаю. Похоже, уже давно.

– Гомункул жив?

– Жив, – ответил Луиджи. – Но, кажется, очень зол.

Я не стал спрашивать, почему он пришел к такому выводу – можно было показать свое невежество.

– Как это допустили?

– Мы… Мы не знали. Нам велено не входить в чертог созидания. Случившееся заметили, когда начали чистить ведро. Мы можем сменить пузырь, но не знаем, как правильно поменять святую воду и отмыть гомункула.

Мне стало смешно. Потом страшно. Я понял, что гримуар имел в виду вовсе не ведро с навозом.

– Принеси реторту сюда, братец, – сказал я. – Перед этим очисть ее снаружи, чтобы не смердела, и опусти в ведро со святой водой. Новое ведро, я имею в виду. Не пытайся проникнуть внутрь реторты. Я сделаю дальнейшее сам.

Я рисковал, делая такое распоряжение, поскольку не знал тонкостей метода. Но если внутри реторты была святая вода, пусть даже грязная, это казалось безопасным. Тем более что сам зародыш потребовал вынуть его из дерьма.

– А навоз? – спросил Луиджи. – Нам готовить новую шубу?

– Готовьте, раз уж начали.

– Сколько их будет нужно?

– Одна или две, – сказал я наугад. – Не раньше чем через десять дней. Держите запас на конюшне.

Через час в дверь моих покоев постучали.

Когда я открыл ее, никого из слуг в коридоре уже не было. Зато перед дверью стояло деревянное колодезное ведро. Чистое и новое. Но от него все равно слегка тянуло навозом.

В ведре была вода – вероятно, принесенная из